В XVII веке по Волге проходила граница между Русским царством и Диким полем, а на самой реке царствовали казаки-разбойники и плавание по ней было смертельно опасно... Этот мир исчез, почти не оставив следов, лишь опытный взгляд найдёт в современном ландшафте оплывшие рвы и насыпи бывших засечных линий. Однако у нас есть возможность заглянуть в ту эпоху.

В этом нам помогут путевые записки голштинца Адама Олеария, путешествовшего по Волге в 1636 году в составе посольства в Персию.

Портрет Адама Олеария и обложка его книги “Описание путешествия в Московию”:

Это посольство было частью очень амбициозного проекта - создания нового шёлкового пути. Он был придуман гамбургским купцом Отто Брюгеманом (в русских документах его называли Брюхманом) и поддержан герцогом Гольштейн-Готторпским Фридрихом III. Предполагалось, что поступающий в Персию из Китая шёлк-сырец будет провозиться голштинскими купцами вверх по Волге, до Нижнего Новгорода, а оттуда через Московию переправляться в Голштинию, которая станет продавать его другим европейцам с большой для себя выгодой. Немалую выгоду проект сулил и московскому царю: ежегодно голштинцы обещали платить за разрешение торговать через русские земли по 300 тысяч золотых рублей. Перспективы же Поволжья в случае реализации этого проекта вообще выглядели очень радужно: по договору европейцы должны были строить на Волге всю инфраструктуру за свой счёт, привлекать местных для работы в этих портах и верфях и продавать им персидские товары по закупочным ценам.

Заключение договора проходило непросто, Брюгеман четыре года сновал из Москвы в Готторп, постоянно уточняя и меняя текст соглашения, в который обе стороны постоянно норовили вписать не обсуждённые ранее условия.

Наконец, договорились. В 1635 году в Нижний Новгород прибыли голштинские корабелы, которые начали строительство кораблей с участием русских мастеров (желание выведать у европейцев секреты кораблестроения было одной из тайных мотиваций русской стороны). Царь дал разрешение на строительство 10 кораблей, однако голштинцы решили сначала построить только один, сплавать на нём в Персию, заключить торговый договор там и уж потом построить все остальные.

В июне 1636 года в Нижний Новгород прибыли голштинские посланники, рассчитывая сразу погрузиться на корабль и отправиться в путь. Однако корабль был ещё не достроен. А это было критично, потому что Волга река неглубокая и путешествие по ней на большом корабле стоило начинать в июне, на большой после весенних паводков воде. В июле вода на жаре начинала испаряться, река мельчать и риски сесть на мель многократно усиливались.

Тем более, что плыть им предстояло на таком большом корабле, который по Волге никогда прежде не ходил. Он назывался “Фредерик”, в честь голштинского герцога, и, судя по описанию, был плоскодонной галерой с 12 парами вёсел и неизвестным количеством пушек. Считается, что первым европейским кораблём, построенным в будущей России, был фрегат “Орёл”, также ходившей по Волге и сожжённый Степаном Разиным, однако “Фредерик” был построен на 30 лет раньше. Но плавал он под голштинским флагом и поэтому отечественные историки о нём вспоминают редко.

Струг на Волге, гравюра Адама Олеария. Он был не только дипломатом, писателем и картографом, но и неплохим художником:

Перед выходом посланники посетили нижегородского воеводу, который произвёл на них самое благоприятное впечатление. “Во время угощения за столом, состоявшего из медовых пряников, отличной водки и различных родов меду, воевода вел разные приятные и полные мысли разговоры, так что мы удивлялись ему, зная, что это чуждо русским”, - пишет Адам Олеарий.

Последнее замечание кажется обидным, но к этому стоит привыкнуть. Адам Ольшлегель, который стал называть себя на римский манер Olearius, несмотря на образованность, был человеком своего нетолерантного века. Собственно, его произведение начинается с лютого сексизма: “Природе возвышенного духа даже противно оставаться вечно дома, подобно улитке; это свойственно только женщинам и домохозяйкам”, - и продолжается в том же духе. Спустя четыреста лет это выглядит скорее забавно, чем оскорбительно.

Воевода спросил голштинцев, не боятся ли они казаков, которые “любят разбой больше бога”? Немцы ответили, что не боятся, на что воевода заметил, что немцы известны своей храбростью и казаки непременно их устрашатся. Это его предположение оказалось ошибочным. На обратном пути посланникам выпало побеседовать с одним казачьим атаманом, который собирался их ограбить. Тот с кровожадной непосредственностью сообщил, что всякие народы в жизни грабил, а вот немцев пока ни разу и ему любопытно попробовать. Так что казаки храбрых немцев точно не боялись. Больше того, ещё до их отплытия по всей Волге бог знает как прошёл слух о большом иностранном корабле, везущем много товаров в Персию. Все казачьи шайки этим кораблём заинтересовались, так что путешествие проходило в атмосфере постоянной угрозы.

В путь “Фредерик” вышел в конце июля, на полтора месяца позже, чем планировалось. Река уже сильно обмелела, к тому же русский лоцман, которого голштинцы взяли на борт, как выяснилось, по Волге восемь лет не плавал, так что толку от него было немного.

Проплыв от Нижнего две версты, они сели на мель. Потом проплыли ещё версту и снова сели на мель… За первые четыре дня они проплыли две немецкие мили. До Каспийского моря оставалось ещё 550 миль.

Вскоре поднялся ветер и путешествие немного ускорилось. Олеарий описывает, что все встреченные ими поселения располагались на правом берегу и были скорее крепостями, чем деревнями или городами. Это и понятно - на левом берегу лежало Дикое поле, мир кочевников, от набегов которых крепости на Волге защищали мир земледельцев.

Вскоре они поплыли мимо берегов черемисов, современных марийцев, которых Олеарий охарактеризовал так: “Это коварный, хищнический и колдовству преданный народ”.

Путешественники тоже производили впечатление на местных. Появление большого корабля всех сначала пугало, а потом народ сотнями выбегал поглазеть на невиданное чудо.

Первое в истории изображение Казани:

После Казани Волга сузилась и стала глубоководней. Корабль на парусе полетел вперёд, не застревая каждый день на очередной мели. После Тетюш они встретили воеводу города Терки, плывущего с большой охраной на восьми кораблях. Сначала путники долго подозревали друг в друге грабителей, потом разобрались и русские сообщили немцам, что вниз по реке их уже ждут около трёх тысяч казаков в нескольких отрядах. Также воевода недавно видел 70 всадников, которые несомненно были разведкой.

Немцы сильно заволновались. Той же ночью купец Брюгеман сделал ложную тревогу. Когда все заснули, ночная стража, которую они стали выставлять на носу и корме корабля, едва только отплыли от Нижнего, подняла шум. На выстрел, крик “Казаки!” и барабанную дробь команда отреагировала слажено, каждый занял полагающееся ему в бою место. Это всех немного успокоило.

21 августа Адам Олерарий записывает в своём дневнике: “”Мы оставили за собой, с правой от нас стороны, два прекрасных на вид места, на которых некогда стояли города, и дальнейший из них назывался Симбирская Гора. Этот город разрушен был Тамерланом”.

Фрагмент карты Адама Олеария:

О том, что на месте современного Ульяновска находился булгарский город, уничтоженный Тамерланом, упоминается ещё в нескольких источниках. В 2018 году это было подтверждено археологически: на территории ульяновского автозавода нашли булгарское захоронение 9 века.

Между прочим, если люди жили здесь с конца первого тысячелетия, а в XIV веке здесь стоял город, то ничего не мешает ульяновцам поступить так же, как казанцам: вписать их в свою историю и без лишних стеснений отпраздновать тысячелетие своего города.

Миновав гору, на которой стоит современный Ульяновск, голштинская галера пошла мимо совсем уж диких берегов. Поселений на них почти не было, зато везде виднелись развалины, оставшиеся после Тамерлана. И хотя с его похода прошло сто пятьдесят лет, эта территория до попадания её в Русское царство, была почти не заселена.

Скорость корабля снова упала - дул противный ветер и появились большие мели. Спустя несколько вёрст, они каким-то образом получили письма из Москвы. Иностранцев предупреждали, что по данным царской разведки их поджидает команда из 200-300 казаков, которые твёрдо намерены немцев ограбить.

26 августа, ночью, на небольшой лодке к ним подплыли какие-то два человека, которые были голштинцами задержаны. Люди утверждали, что они простые рыбаки, но послы заподозрили, что это разбойники и допросили их порознь. Показания расходились - один говорил, что на острове под городом Саратовом их поджидают 500 казаков, другой же это отрицал. На следующее утро их отослали вперёд, в город Самару.

В Самаре они не задержались. Дул попутный ветер и путешественники сполна им воспользовались, остановившись на привал на 115 вёрст ниже по течению, у Казацкой горы. “Название свое получила она от Донских Казаков, которых прежде было здесь великое множество; они нападали на проходившие мимо, суда и грабили их. Но после того, как против них высланы были из Самары стрельцы, которые перебили из них несколько сотен, они появляются там уже не так часто”, - рассказывает Адам Олеарий.

30 августа проплывали мимо острова Сосновый, на котором, по словам рыбаков, их поджидали сто казаков. Остров миновали в полном вооружении, но никого не видели.

Олеарий рассказывает: “Около этой горы Волга везде мелководна, и здесь-то находится самая главная мель, которая называется Овечий брод. В этом месте казаки переезжают верхом и даже переходят Волгу вброд; при этом здесь находится много небольших островов, покрытых кустарником и весьма удобных для разбойников. Мы встретили тут двух рыбаков, рассказавших нам, что восемь дней назад казаки отняли у них большое судно, и объявили им, что на днях будет проходить большой иностранный корабль, принадлежащий немцам. Вечером мы опять призвали к себе на корабль двух других рыбаков, старика и молодого, и расспрашивали их о казаках: старший, хотя и говорил сначала, что ничего не знает о них, но когда молодой, вмешавшись в разговор, объявил, что сейчас же, напротив, в кустарнике сидят 40 казаков, то и старик подтвердил это показание и сказал, что у казаков этих 6 лодок, которые они спрятали на берегу в кустарнике. Рыбаки не смели много рассказывать о казаках, ибо если бы эти последние узнали, что их выдали, то жизнь сих рыбаков была бы в опасности. Поэтому они просили нас, чтобы мы взяли их с собою, как бы пленными, и ночью высадили бы их в каком-нибудь другом месте, что мы и сделали”.

1 сентября прошли мимо Саратова. Когда они на заходе солнца встали на якорь, то увидели на левом берегу десять казаков, которые спустились к реке, сели в лодку и поплыли на их берег. Брюгеман приказал восьми мушкетёрам сесть в лодку и пуститься в погоню с задачей захватить пленных. Однако казаки на правом берегу быстро попрятали лодки и скрылись в кустарнике. Мушкетёры вернулись ни с чем поздно ночью.

В руководстве экспедиции разразился горячий спор. Многие обвиняли Брюгемана, что он отдал идиотский приказ и зря рисковал мушкетёрами. Тот в ответ бранился и всячески оскорблял несогласных. Формально он не был ни послом, ни руководителем похода, но идея и организация путешествия были его, так что он считал себя главным и вёл соответственно.

На следующий день встали на якорь у Золотой горы. “Название свое гора эта получила от того, что некогда, как рассказывали нам, здесь татары напали на одну богатую флотилию, перебили в ней людей и разграбили всё, так что разбойники шапками делили между собою деньги и золото. Гора эта в 70 верстах от Саратова”.

Проплыв Царицын, путники увидели “на правом берегу, на высокой красно-песчаной горе виселицу, первую, какую только мы видели в этих странах, и на ней-то воевода ближайшего города вешает пойманных разбойников казаков. Тело повешенного не оставляют висеть более восьми дней, ибо иначе товарищи казаки непременно утащат его”.

Как оказалось, в селении неподалёку стрельцы пасут свой скот на небольшом острове. Недавно казаки, заметив, что жены и дочери стрельцов ежедневно отправляются на остров доить коров, и часто без охраны, подстерегли их, поймали, изнасиловали, и затем невредимыми отослали домой к стрельцам. С тех пор те стали всех пойманных казаков сразу вешать.

Тут Брюгеман, который уже был постоянно на грани истерики из-за отставания от графика, возомнил, что посольская прислуга составила против него заговор. “Он изъявил желание, чтобы музыканты, телохранители и застольные слуги дали клятву в верности , которую эти люди охотно и дали, объяснив, впрочем, что они отнюдь не считают себя заслужившими такое обвинение, и что без клятвы, уже по самым должностям своим, они обязаны быть, и были всегда, достаточно верны. Но, дав клятву, они, в свою очередь, просили Бругмана, чтобы он не кричал на них без всякого к тому повода и без различия на всякого и не обзывал бы их разными, оскорбительными для чести и унижающими их достоинство словами, как это случалось часто до сих пор; что если же они увидят от него доброе обращение с ними, то не только пребудут верны ему и покорны, но из любви к нему, буде нужно будет, положат жизнь свою. Обещание исполнить просьбу эту было также дано, но исполнено не было”, - рассказывает Олеарий.

У него самого к этому времени с Брюгеманом был открытый конфликт, о котором, впрочем, Адам не распространяется.

Через несколько дней опять пошли острова и мели. Немцы начали использовать русский способ передвижения по реке: они отплывали с якорем на лодке подальше, бросали его, цеплялись за дно, а потом начинали по канату тянуть на себя корабль. Это было очень медленно, но зато позволяло проходить мели, надо было лишь поднажать физическими. Команда занималась этим днём, а ночью по очереди несла дежурство на кораблях. Все на “Фредерике” были жутко измотаны.

9 сентября доплыли до небольшой крепости Чернояр в 300 вёрстах от Царицына. “Поводом к постройке этого городка послужило страшное убийство и грабеж, причиненные здесь казаками. 400 казаков хитростию напали на русский караван в 1500 человек, и перебили в нём половину народа. Для этого они прибегли к такой уловке: увидавши, что суда каравана идут не все вместе, но некоторые, и именно со стрельцами, плыли на ружейный выстрел впереди. Казаки спрятались и, карауля на высоком берегу, в том самом месте, где Волга имеет самое стремительное течение, и дав свободно проплыть передней лодке со стрельцами, на остальные затем напали и перебили в них людей. Стрельцы же, хотя и вернулись и всеми силами спешили назад, но быстрое течение Волги задержало их, и они поспели на помощь уже тогда, когда большая часть убийства и грабежа совершилась, и казаки, достигши берега, ускакали на лошадях своих”, - рассказал Олеарий.

11 сентября ночью им навстречу шло какое-то большое судно, с которого никто не отвечал на крики. Брюгеман приказал дать залп по кораблю из 15 ружей и выстрелить из пушки. Позднее выяснилось, что это была барка с солью, русские, которые на ней плыли, напились водки и упустили своё судно.

Спустя ещё десяток вёрст они увидели “издали, на песчаном бугре, большой затопленный струг, и как наши приняли его за укрепление, нарочно накиданное казаками, которых несколько человек заметили мы в кустарнике”. Брюгеман приказал всем стрелять по кустарнику. При этом у поварского прислужника Якова Ганзена разорвало ружье, заряженное двойным зарядом, и оторвало большой палец на левой руке, которой он придерживал ствол.

В Астрахани они ненадолго остановились и сделали визит местному воеводе. Тот их принял с большим почётом, и лично налил каждому иностранцу бокал вина. Он был так расположен к гостям, что оставил без последствий поступившую на Брюгемана жалобу от русского чиновника, представлявшего московского царя при голштинском посольстве. Тот доложил, что к нему не проявляют должного уважения, а Брюгеман, поднаторевший в русском, называет его собакой и блядиным сыном.

Там же они встретили персидских купцов, которые приятно поразили путешественников своей любезностью. Встреча с персами прошла замечательно: “все они так подпили, что когда сходили с корабля, то некоторые из них попадали в воду, а один пожилой почтенный купец заснул и целую ночь пробыл у нас на корабле”.

Ногайцы, которых Олеарий называет татарами, согласились помочь им выйти в Каспийское море. Олеарий вообще называет татарами всех, кого не может назвать русскими или казаками. Так что татары у него и казанцы, и марийцы, и калмыки, и башкиры.

Был уже октябрь, когда они пошли по устью Волги к Каспийскому морю. Это был очень трудный маршрут, им встречалось множество островов и мелей. 18 октября они попали на одну из них. Пять часов они тянули корабль вперёд, где было глубже, чтобы потом оказаться в небольшой яме посреди огромной мели. Ночью ветер сменился и уровень воды ещё больше упал. К тому же опустился туман и они перестали что-либо видеть в десяти шагах от носа корабля. Все были на взводе и ждали нападения казаков, когда впереди вдруг показался нос большого корабля. Брюгеман приказал стрелять в него из пушек. Оттуда ответили матом, что они слуги русского государя и это их река.

Раскрашенная карта Волги составленная Адамом Олеарием:

В конце октября они снова сели на мель. Было уже очень холодно, так что они обрадовались, когда к ним приплыл татарский князь с отрядом московских стрельцов. Голштинцы пригласили командира отряда в себе в гости, радушно его там потчевали, жаловались на свои беды и просили о помощи.

“Начальник этот стал многоречиво и с живыми телодвижениями высказывать своё доброе к нам расположение и любовь и между прочим говорил, что у него изныло сердце и он не мог спокойно спать, пока не увидал нас теперь совершенно здоровыми... При этом он выражал радость, что ему представился теперь случай служить нам; говорил, что весь народ его готов будет к услугам нашим, и обещал сей же час прислать нам со своего судна лучшего лоцмана и проч., и проч. любезности, каковым обещаниям его и готовности мы были очень рады; ибо видели, что дело, казалось, устроится. Но только что воротился он на свой корабль, как приказал натянуть паруса и уплыл”, - рассказал Олеарий.

Он сам и его спутники были сильно озадачены таким поступком. А потом догадались: “Может быть [командир стрельцов уплыл] потому, что при приёме он не получил от нас порядочного посула (по современному - взятки) или подарка, на которые вообще русские очень падки”.

Интересно, что позднее они ещё раз встретились с этим командиром и тот вёл себя “как ни в чём ни бывало, опять явился к нам на корабль, посетить послов, и когда эти последние упрекнули его за такой поступок с ними, он отвечал только: «Я виноват», и тем покончил”.

Ночью 30 октября несколько сотен казаков попытались совершить нападение на “Фредерик”, но перепутали в темноте и напали на татарского князя и его стрелецкий эскорт. Осознав свою ошибку, казаки стрелять перестали, объяснили стрельцам, что обознались, и исчезли во тьме.

12 ноября они попали в морской шторм. “Это было началом нашего кораблекрушения на Каспийском море. Высокие и короткие волны сделав то, что корабль, выстроенный из соснового дерева, гнулся как змея, и расщелился в пазах. Внутренние помещения трещали так, что внизу, в трюме, нельзя было расслышать собственных своих слов. Волны одна за другой страшно били в корабль, перекидывались через него, и корабль до того наполнился водой, что мы постоянно должны были выкачивать из него воду насосами и отливать кухонными котлами. От всего этого мы были в большом страхе”, - рассказывает Адам Олеарий.

На следующий день, когда море стало немного затихать, голштинцы начали переправлять людей и вещи на берег. Едва туда сошли послы, налетел сильный ветер, и повреждённый и почти пустой “Фредерик” начало сильно бросать на волнах. Небольшая команда, оставшаяся бороться за спасение судна, бросала один якорь за другим, но все их обрывало.

“В такой опасности корабельный плотник наш, Корнелий Иостен, забрался вниз в погреб, о котором никто уже и не думал, и напился там до того, что потерял всякое сознание и чувства и, воротившись на палубу, повалился словно мёртвый; мы и не знали бы, что случилось с ним, если б не догадались по сильному запаху водки, которым разило от него”, - рассказывает Адам Олеарий.

Брюгеман в это время бегал по берегу и, угрожая шпагой, заставлял жителей оказавшейся на берегу деревеньки помогать терпящим бедствие иностранцам. Так как на корабле не было ни его, ни послов, некому было принять решение, продолжать ли спасать корабль или выбросить его на берег. Якоря вскоре закончились, корабль в любой момент могло унести в море. Все бывшие на палубе взмолились вести корабль на берег, но корабельщики и боцманы отказывались это делать, пока им не подписали документ, что они не несут ответственности за повреждение судна.

Так как корабль был плоскодонен и имел небольшой киль, то они спокойно сели на песок. На этом песке “Фредерик” навсегда и остался. Впрочем, просуществовал он после этого недолго, местные быстро растащили доски.

С этого кораблекрушения начался развал их миссии и всего проекта нового шёлкового пути. Брюгеман и Олеарий вскоре разругались настолько, что уже отказывались сидеть за одним столом. Это привело к нескольким скандалам в Персии, до которой они всё же смогли добраться. Но там к идее регулярных плаваний по маршруту, по которому сами путешественники проплыть так и не смогли, отнеслись скептически. Несмотря на всю свою любезность, разрешения торговать персы голштинцам так и не дали.

В Европу путешественники вернулись порознь. Олеарию в Москве предлагали остаться, но он отказался: его обижало, что русские считают его звездочётом и волшебником, хотя сам себя он считал учёным. А Брюгеман в русской столице задержался и это стоило ему головы.

Приехавший раньше Олеарий сразу написал своему герцогу донос на купца. Того осудили на смертную казнь через повешение, однако в последний момент герцог Фридрих проявил милосердие и заменил позорное повешение на более достойное отрубание головы. На эшафоте Брюгеман примирился с присутствующим там Олеарием.

За что же его казнили? И в доносе Олеария, и в герцогском приговоре формулировки крайне туманны. Олеарий пишет, что начальник экспедиции “дал неправильный отчёт, допускал явные обманы, прелюбодействовал и вёл жизнь, полную соблазна”. Однако если за жизнь, полную соблазна, начальникам рубить головы, на свете не останется начальников. Это очень странное обвинение даже для XVII века.

Герцог же обвиняет Брюгемана в том, что тот “презрел совесть, честь и стыд и углубился в разные преступления, для посла неслыханные правонарушения и пороки”. Тоже не слишком конкретно.

Брюгеман был туп и груб, привычка материть чужих подданных и стрелять из пушек по всем встреченным кораблям ему тоже любви окружающих не добавляла. Однако казнили его не за это. Дело было в том, что проект голштинского герцога провалился, но платить за него в русскую казну он подписался вне зависимости от результата. Однако 300 тысяч золотых рублей у герцога не оказалось. Московский царь гневался, голштинский герцог оправдывался… И тут очень удачно появился донос на купца, на которого оказалось очень удобно взвалить всю вину и за провал экспедиции, и за отсутствие денег. Москва, кстати, этот приговор так и воспринимала как повод для отговорок. Бурная переписка по этому делу между двумя дворами шла ещё несколько лет, но положенных ему денег московский царь так и не увидел.

Маленькое герцогство Гольштейн-Готторп оказалось слишком слабым для такого масштабного проекта как новый шёлковый путь. Даже если бы им удалось доплыть до Персии, и получить там разрешение на торговлю, потом им требовалось очистить Волгу от казаков, создать на ней сильный военный флот, строить крепости и верфи… Голштинцы таких расходов не тянули и персы это сразу поняли.

Проект можно было бы реализовать, если б подключить к нему других европейцев, британцев или датчан. Однако против этого категорически выступал московский царь, опасавшийся, что если сильные европейцы закрепятся на Волге, то через пару десятилетий их оттуда уже будет не выбить. И британцы, и датчане обращались в Москву с подобными проектами, но им отказали. Голштинцам разрешили плавание только потому, что их маленького герцогства никто не боялся. Однако у него и не было шансов этот проект реализовать.

Максим Кузнецов

Главное фото - “Фредерик” на гравюре Адама Олеария